- Регистрация
- 14 Май 2018
- Сообщения
- 108.797
- Реакции
- 95.439
Проживал на Петроградской стороне один небогатый живописец по имени Иван Саввич Бутылкин.
Он состоял в какой-то, я не знаю, кустарной артели и там чего-то такое делал. Он, кажется, работал. Он писал там плакаты и вывески, и разные номера для домов, и всякие указатели, и так далее.
Он, между прочим, мог бы очень недурно жить, но он, к сожалению, часто хворал и, не отличаясь хорошим здоровьем, не мог работать и тем более зарабатывать. Хотя и имел весьма крупное дарование в своей профессии.
Но жил он удивительно худо, бедно и то есть никак не имел возможности наладить свою препечальную жизнь.
А в довершение всего на его плечах находилась еще его супруга по имени Матрена Васильевна, тоже Бутылкина, на которой он имел несчастье жениться до революции, не понимая еще, что значит такое подруга жизни.
Это была чересчур невозможно крикливая баба, любительница ничего не делать.
Она ничего не работала, разве только что готовила обед и грела иногда на примусе воду. И она не была помощницей своему тщедушному супругу, который по состоянию своего здоровья не мог много зарабатывать.
В довершение всего она же его и пилила, и ругала, и своими ежедневными грубыми возгласами, криками и скандалами выворачивала наизнанку слабую и поэтическую душу нашего художника и живописца. Она требовала, чтоб он больше зарабатывал. Она хотела ходить в кино и кушать разные фрикасе и прочее.
Он, конечно, старался, но из этого мало чего выходило. Ну и она, конечно, его ругала.
Одним словом, он всецело находился у нее под башмаком.
Тем не менее она прожила с ним восемнадцать лет. Правда, они другой раз между собой ссорились и дрались, но так, чтобы слишком больших скандалов или убийств – этого у них не было.
Она на это не шла, поскольку понимала, что супруг к ней все-таки бережно относится. А если его не будет или с ним разойтись, то еще неизвестно, как обернется. Другой, может, такой арап попадется, что сам ничего делать не будет, а ее, вечную страдалицу, заставит работать круглые сутки.
А она, родившись задолго до революции, понимала свою женскую долю как такое, что ли, беспечальное существование, при котором один супруг работает, а другой апельсины кушает и в театр ходит.
И вот, представьте себе, однажды Иван Саввич Бутылкин неожиданно вдруг захворал.
А перед тем как ему захворать, он ослаб вдруг до невозможности. И не то чтоб он ногой не мог двинуть, ногой он мог двинуть, а он ослаб, как бы сказать, душевно. Он затосковал, что ли, по другой жизни. Ему стали разные кораблики сниться, цветочки, дворцы какие-то. И сам стал тихий, мечтательный. И все обижался, что неспокойно у них в квартире. Зачем, дескать, соседи на балалайке стрекочут. И зачем ногами шаркают.
Он все хотел тишины. Ну, прямо-таки собрался человек помереть. И даже его на рыбное блюдо потянуло. Он все солененького стал просить – селедку.
Так вот, во вторник он заболел, а в среду Матрена на него насела.
– Ах, скажите, пожалуйста, зачем, – говорит, – ты лег? Может, ты нарочно привередничаешь. Может, ты работу не хочешь исполнять. И не хочешь зарабатывать.
Она пилит, а он молчит.
«Пущай, – думает, – языком треплет. Мне теперича решительно все равно. Чувствую, что помру скоро».
А сам горит весь, ночью по постели мечется, бредит. А днем лежит ослабший, как сукин сын, и ноги врозь. И все мечтает.
– Мне бы, – говорит, – перед смертью на лоно природы поехать, посмотреть, какое это оно. Никогда ничего подобного в своей жизни не видел.
И вот осталось, может, ему мечтать два дня, как произошло такое обстоятельство.
Подходит к его кровати Матрена Васильевна и ехидным голосом так ему говорит:
– Ах, помираешь? – говорит.
Иван Саввич говорит:
– Да уж, извиняюсь… Помираю… И вы перестаньте меня задерживать. Я теперича вышел из вашей власти.
– Ну, это посмотрим, – говорит ему Мотя, – я тебе, подлецу, не верю. Я, – говорит, – позову сейчас медика. Пущай медик тебя, дурака, посмотрит. Тогда, – говорит, – и решим – помирать тебе или как. А пока ты с моей власти не вышел. Ты у меня лучше про это не мечтай.
И вот зовет она районного медика из коммунальной лечебницы. Районный медик Иван Саввича осмотрел и говорит Моте:
– У него или тиф, или воспаление легких. И он у вас очень плох. Он не иначе как помрет в аккурат вскоре после моего ухода.
Вот такие слова говорит районный медик и уходит. И вот подходит тогда Матрена к Ивану Саввичу.
– Значит, – говорит, – взаправду помираешь? А я, – говорит, – между прочим, не дам тебе помереть. Ты, – говорит, – бродяга, лег и думаешь, что теперь тебе все возможно. Врешь. Не дам я тебе, подлецу, помереть.
Иван Саввич говорит:
– Это странные ваши слова. Мне даже медик дал разрешение. И вы не можете мне препятствовать в этом деле. Отвяжитесь от меня…
Матрена говорит:
– Мне на медика наплевать. А я тебе, негодяю, помереть не дам. Ишь ты какой богатый сукин сын нашелся – помирать решил. Да откуда у тебя, у подлеца, деньги, чтоб помереть! Нынче, для примеру, обмыть покойника – и то денег стоит.
Тут добродушная соседка, бабка Анисья, вперед выступает.
– Я, – говорит, – его обмою. Я, – говорит, – Иван Саввич, тебя обмою. Ты не сомневайся. И денег я с тебя за это не возьму. Это, – говорит, – вполне божеское дело – обмыть покойника.
Матрена говорит:
– Ах, она обмоет! Скажите, пожалуйста. А гроб! А, например, тележка! А попу! Что я для этой цели свой гардероб буду продавать? Тьфу на всех! Не дам ему помереть. Пущай заработает немного денег и тогда пущай хоть два раза помирает.
– Как же так, Мотя? – говорит Иван Саввич. – Очень странные слова.
– А так, – говорит Матрена, – не дам и не дам. Вот увидишь. Заработай прежде. Да мне вперед на два месяца оставь – вот тогда и помирай.
– Может, попросить у кого? – говорит Иван Саввич.
Матрена отвечает:
– Я этого не касаюсь. Как хочешь. Только знай – я тебе, дураку, помереть не дам.
И вот до вечера Иван Саввич лежал словно померший, дыхание у него даже прерывалось, а вечером он стал одеваться. Он поднялся с койки, покряхтел и вышел на улицу.
Он вышел во двор. И там, во дворе, встречает дворника Игната.
Дворник говорит:
– Иван Саввичу с поправлением здоровья.
Иван Саввич говорит ему:
– Вот, Игнат, положеньице. Баба помереть мне не дает. Требует, понимаешь, чтоб я ей денег оставил на два месяца. Где бы мне денег-то раздобыть?
Игнат говорит:
– Копеек двадцать я тебе могу дать, а остальные, валяй, попроси у кого-нибудь.
Иван Саввич двугривенного, конечно, не взял, а пошел на улицу и от полного утомления присел на тумбу.
Вот он присел на тумбу и вдруг видит – какой-то прохожий кидает ему монету на колени. Он как бы подает, увидев перед собой больного и чересчур ослабевшего человека.
Тут Иван Саввич слегка оживился.
«Ежели, – думает, – так обернулось, то надо посидеть. Может, набросают. Дай, – думает, – сниму шапку».
И вот, знаете, в короткое время действительно прохожие накидали ему порядочно.
К ночи Иван Саввич вернулся домой. Пришел он распаренный и в снегу. Пришел и лег на койку.
А в руках у него были деньги.
Хотела Мотя подсчитать – не дал.
– Не тронь, – говорит, – погаными руками. Мало еще.
На другой день Иван Саввич опять встал. Опять кряхтел, оделся и, распялив руки, вышел на улицу.
К ночи вернулся, и опять с деньгами. Подсчитал выручку и лег.
На третий день тоже. А там и пошло, и пошло – встал человек на ноги. И после, конечно, бросил собирать на улице. Тем более что, поправившись, он уже не имел такого печального вида и прохожие сами перестали ему давать.
А когда перестали давать, он снова приступил к своей профессии.
Так он и не помер. Так Матрена и не дала ему помереть.
Вот что сделала Матрена с Иван Саввичем.
Конечно, какой-нибудь районный лейб-медик, прочитав этот рассказ, усмехнется. Скажет, что науке неизвестны такие факты и что Матрена ни при чем тут. Но, может, науке и точно неизвестны такие факты, однако Иван Саввич и посейчас жив. И даже на днях он закончил какую-то художественную вывеску для мясной торговли.
А впрочем, случай этот можно объяснить и медицински, научно. Может, Иван Саввич, выйдя на улицу, слишком распарился от волнения, перепрел, и с потом вышла у него болезнь наружу.
Впрочем, неизвестно.
В общем, жадная бабенка, любительница денег, сохранила благодаря своей жадности драгоценную жизнь своему супругу. Что является, конечно, весьма редким случаем. А чаще всего бывает наоборот. Чаще всего бывает так, что благодаря такой жадности человек теряет даже и то, что имеет.
Он состоял в какой-то, я не знаю, кустарной артели и там чего-то такое делал. Он, кажется, работал. Он писал там плакаты и вывески, и разные номера для домов, и всякие указатели, и так далее.
Он, между прочим, мог бы очень недурно жить, но он, к сожалению, часто хворал и, не отличаясь хорошим здоровьем, не мог работать и тем более зарабатывать. Хотя и имел весьма крупное дарование в своей профессии.
Но жил он удивительно худо, бедно и то есть никак не имел возможности наладить свою препечальную жизнь.
А в довершение всего на его плечах находилась еще его супруга по имени Матрена Васильевна, тоже Бутылкина, на которой он имел несчастье жениться до революции, не понимая еще, что значит такое подруга жизни.
Это была чересчур невозможно крикливая баба, любительница ничего не делать.
Она ничего не работала, разве только что готовила обед и грела иногда на примусе воду. И она не была помощницей своему тщедушному супругу, который по состоянию своего здоровья не мог много зарабатывать.
В довершение всего она же его и пилила, и ругала, и своими ежедневными грубыми возгласами, криками и скандалами выворачивала наизнанку слабую и поэтическую душу нашего художника и живописца. Она требовала, чтоб он больше зарабатывал. Она хотела ходить в кино и кушать разные фрикасе и прочее.
Он, конечно, старался, но из этого мало чего выходило. Ну и она, конечно, его ругала.
Одним словом, он всецело находился у нее под башмаком.
Тем не менее она прожила с ним восемнадцать лет. Правда, они другой раз между собой ссорились и дрались, но так, чтобы слишком больших скандалов или убийств – этого у них не было.
Она на это не шла, поскольку понимала, что супруг к ней все-таки бережно относится. А если его не будет или с ним разойтись, то еще неизвестно, как обернется. Другой, может, такой арап попадется, что сам ничего делать не будет, а ее, вечную страдалицу, заставит работать круглые сутки.
А она, родившись задолго до революции, понимала свою женскую долю как такое, что ли, беспечальное существование, при котором один супруг работает, а другой апельсины кушает и в театр ходит.
И вот, представьте себе, однажды Иван Саввич Бутылкин неожиданно вдруг захворал.
А перед тем как ему захворать, он ослаб вдруг до невозможности. И не то чтоб он ногой не мог двинуть, ногой он мог двинуть, а он ослаб, как бы сказать, душевно. Он затосковал, что ли, по другой жизни. Ему стали разные кораблики сниться, цветочки, дворцы какие-то. И сам стал тихий, мечтательный. И все обижался, что неспокойно у них в квартире. Зачем, дескать, соседи на балалайке стрекочут. И зачем ногами шаркают.
Он все хотел тишины. Ну, прямо-таки собрался человек помереть. И даже его на рыбное блюдо потянуло. Он все солененького стал просить – селедку.
Так вот, во вторник он заболел, а в среду Матрена на него насела.
– Ах, скажите, пожалуйста, зачем, – говорит, – ты лег? Может, ты нарочно привередничаешь. Может, ты работу не хочешь исполнять. И не хочешь зарабатывать.
Она пилит, а он молчит.
«Пущай, – думает, – языком треплет. Мне теперича решительно все равно. Чувствую, что помру скоро».
А сам горит весь, ночью по постели мечется, бредит. А днем лежит ослабший, как сукин сын, и ноги врозь. И все мечтает.
– Мне бы, – говорит, – перед смертью на лоно природы поехать, посмотреть, какое это оно. Никогда ничего подобного в своей жизни не видел.
И вот осталось, может, ему мечтать два дня, как произошло такое обстоятельство.
Подходит к его кровати Матрена Васильевна и ехидным голосом так ему говорит:
– Ах, помираешь? – говорит.
Иван Саввич говорит:
– Да уж, извиняюсь… Помираю… И вы перестаньте меня задерживать. Я теперича вышел из вашей власти.
– Ну, это посмотрим, – говорит ему Мотя, – я тебе, подлецу, не верю. Я, – говорит, – позову сейчас медика. Пущай медик тебя, дурака, посмотрит. Тогда, – говорит, – и решим – помирать тебе или как. А пока ты с моей власти не вышел. Ты у меня лучше про это не мечтай.
И вот зовет она районного медика из коммунальной лечебницы. Районный медик Иван Саввича осмотрел и говорит Моте:
– У него или тиф, или воспаление легких. И он у вас очень плох. Он не иначе как помрет в аккурат вскоре после моего ухода.
Вот такие слова говорит районный медик и уходит. И вот подходит тогда Матрена к Ивану Саввичу.
– Значит, – говорит, – взаправду помираешь? А я, – говорит, – между прочим, не дам тебе помереть. Ты, – говорит, – бродяга, лег и думаешь, что теперь тебе все возможно. Врешь. Не дам я тебе, подлецу, помереть.
Иван Саввич говорит:
– Это странные ваши слова. Мне даже медик дал разрешение. И вы не можете мне препятствовать в этом деле. Отвяжитесь от меня…
Матрена говорит:
– Мне на медика наплевать. А я тебе, негодяю, помереть не дам. Ишь ты какой богатый сукин сын нашелся – помирать решил. Да откуда у тебя, у подлеца, деньги, чтоб помереть! Нынче, для примеру, обмыть покойника – и то денег стоит.
Тут добродушная соседка, бабка Анисья, вперед выступает.
– Я, – говорит, – его обмою. Я, – говорит, – Иван Саввич, тебя обмою. Ты не сомневайся. И денег я с тебя за это не возьму. Это, – говорит, – вполне божеское дело – обмыть покойника.
Матрена говорит:
– Ах, она обмоет! Скажите, пожалуйста. А гроб! А, например, тележка! А попу! Что я для этой цели свой гардероб буду продавать? Тьфу на всех! Не дам ему помереть. Пущай заработает немного денег и тогда пущай хоть два раза помирает.
– Как же так, Мотя? – говорит Иван Саввич. – Очень странные слова.
– А так, – говорит Матрена, – не дам и не дам. Вот увидишь. Заработай прежде. Да мне вперед на два месяца оставь – вот тогда и помирай.
– Может, попросить у кого? – говорит Иван Саввич.
Матрена отвечает:
– Я этого не касаюсь. Как хочешь. Только знай – я тебе, дураку, помереть не дам.
И вот до вечера Иван Саввич лежал словно померший, дыхание у него даже прерывалось, а вечером он стал одеваться. Он поднялся с койки, покряхтел и вышел на улицу.
Он вышел во двор. И там, во дворе, встречает дворника Игната.
Дворник говорит:
– Иван Саввичу с поправлением здоровья.
Иван Саввич говорит ему:
– Вот, Игнат, положеньице. Баба помереть мне не дает. Требует, понимаешь, чтоб я ей денег оставил на два месяца. Где бы мне денег-то раздобыть?
Игнат говорит:
– Копеек двадцать я тебе могу дать, а остальные, валяй, попроси у кого-нибудь.
Иван Саввич двугривенного, конечно, не взял, а пошел на улицу и от полного утомления присел на тумбу.
Вот он присел на тумбу и вдруг видит – какой-то прохожий кидает ему монету на колени. Он как бы подает, увидев перед собой больного и чересчур ослабевшего человека.
Тут Иван Саввич слегка оживился.
«Ежели, – думает, – так обернулось, то надо посидеть. Может, набросают. Дай, – думает, – сниму шапку».
И вот, знаете, в короткое время действительно прохожие накидали ему порядочно.
К ночи Иван Саввич вернулся домой. Пришел он распаренный и в снегу. Пришел и лег на койку.
А в руках у него были деньги.
Хотела Мотя подсчитать – не дал.
– Не тронь, – говорит, – погаными руками. Мало еще.
На другой день Иван Саввич опять встал. Опять кряхтел, оделся и, распялив руки, вышел на улицу.
К ночи вернулся, и опять с деньгами. Подсчитал выручку и лег.
На третий день тоже. А там и пошло, и пошло – встал человек на ноги. И после, конечно, бросил собирать на улице. Тем более что, поправившись, он уже не имел такого печального вида и прохожие сами перестали ему давать.
А когда перестали давать, он снова приступил к своей профессии.
Так он и не помер. Так Матрена и не дала ему помереть.
Вот что сделала Матрена с Иван Саввичем.
Конечно, какой-нибудь районный лейб-медик, прочитав этот рассказ, усмехнется. Скажет, что науке неизвестны такие факты и что Матрена ни при чем тут. Но, может, науке и точно неизвестны такие факты, однако Иван Саввич и посейчас жив. И даже на днях он закончил какую-то художественную вывеску для мясной торговли.
А впрочем, случай этот можно объяснить и медицински, научно. Может, Иван Саввич, выйдя на улицу, слишком распарился от волнения, перепрел, и с потом вышла у него болезнь наружу.
Впрочем, неизвестно.
В общем, жадная бабенка, любительница денег, сохранила благодаря своей жадности драгоценную жизнь своему супругу. Что является, конечно, весьма редким случаем. А чаще всего бывает наоборот. Чаще всего бывает так, что благодаря такой жадности человек теряет даже и то, что имеет.
