- Регистрация
- 14 Май 2018
- Сообщения
- 112.959
- Реакции
- 100.219
Жене моей, Лил, которой я обязан.
Переезд. 1 июня 1925 года
А в самом начале был мой день рождения. Мне исполнилось восемь лет. Я сижу в кабине грузовика и взволнованно читаю номера на перекрестках, которые мы проезжаем.
Наконец машина останавливается.
— Этот квартал? — спрашивает водитель негра, сидящего рядом со мной.
Негр оборачивается ко мне:
— Этот квартал, малыш?
— Да, этот, — шепчу я, оглядывая одинаковые коттеджи. Перед каждым, во дворике, посажено молодое деревце. Здесь ничего не изменилось с того дня, когда я приезжал сюда с родителями. Тогда они купили мне дом — подарок на день рождения.
Все улыбались, даже агент по продаже недвижимости. Только папа был серьезен. Он все продумал. Он сказал агенту: «Дом должен быть готов к первому июня, потому что это подарок сыну на день его рождения».
И вот наступило первое июня, мне исполнилось восемь лет, мы переезжаем.
— Вот он! — подпрыгнул я в кабине. — Видите, вот он — мой дом! Тот, который стоит в самом конце, отдельно!
Грузовик остановился возле дома, и я сразу же узнал нашу машину у гаража. Мама с моей сестрой Мириам отправились сюда пораньше, чтобы — по обычаю — первыми внести в дом лист мацы и соль. Меня они тоже хотели взять с собой, но на грузовике ехать было куда интересней, да и добродушный водитель не возражал.
Я попытался открыть дверцу, но негр, улыбаясь, придержал ее.
— Не спеши, малыш, — пробасил он, — тебе еще здесь жить и жить.
Наконец он отпустил дверцу, и я мгновенно сполз на землю, побежал и тут же растянулся, обо что-то споткнувшись.
Сильные руки грузчика подняли меня и поставили на ноги.
— Не ушибся?
Я помотал головой. Даже если бы я хотел что-нибудь сказать, я бы не смог. Ведь я видел свой дом. Первый его этаж был темно-красного кирпича, второй — до самой крыши — был выложен бурым галечником. Он был очень красив, мой дом, похожий на франта в красных штанах, темной рубашке и серебристой шляпе-крыше. А еще было небольшое крыльцо и застекленная веранда. Никогда ничего подобного мне не приходилось видеть.
Я вбежал на крыльцо и гордо оглядел улицу. Но улица была пуста. Мы были первыми жителями нового квартала.
— Тебе повезло, парень, — сказал подошедший негр. — У тебя отличный дом.
Я благодарно улыбнулся ему и, преодолев последние три ступеньки, постучал в дверь и завопил:
— Мама, мама! Я приехал!
Дверь распахнулась, на пороге стояла сияющая мама. Я проскочил мимо нее и остановился посреди комнаты.
В доме приятно пахло свежей краской, смолистым деревом и еще чем-то едва уловимым. И все было новым: обои на стенах, дерево лестниц…
— Мама, где моя комната? — спросил я. Ведь у меня была теперь своя комната! До этого мы жили на квартире, и мне приходилось делить спальню с сестрой, которая старше меня на два года. Однажды мама зашла к нам и увидела, что я сижу на кровати и с интересом наблюдаю за одевающейся Мими. Позже, как-то за завтраком, мама торжественно объявила о том, что мы собираемся купить дом, в котором у каждого будет своя комната. Сейчас же она поймала меня за руку и сказала:
— Твоя комната — первая налево от лестницы, Дэнни. А теперь не мешайся под ногами, у меня еще много дел!
Я мигом взлетел наверх и огляделся. Большая спальня родителей была сразу напротив лестницы, справа — комната Мириам, слева — моя. Открыл дверь и осторожно вошел.
Она была небольшой, но очень уютной, моя комната. Буквально в нескольких метрах от окна виднелся соседний дом, точно такой же, как наш. Прижав нос к стеклу, я заглянул в комнату соседнего коттеджа. Она была такой же, как моя, но не моя, и поэтому ничего интересного не представляла, я пошел вдоль своих стен, потом растянулся на полу посередине и прошептал:
— Я люблю тебя, мой дом! Ты самый красивый дом в мире!
— Чего это ты разлегся на полу, Дэнни?
Я сконфуженно поднялся на ноги и оглянулся на дверь. Пришла Мириам. Голова ее, как у мамы, была повязана шарфом. Она подозрительно сощурила глаза, стараясь угадать, чем это я тут в одиночестве занимался.
— Мама велела тебе спуститься вниз, — важно проговорила она, — сейчас будут заносить мебель.
Я послушно пошел за ней. Новизна дома меркла на глазах: повсюду были следы заносивших мебель грузчиков, а в углу скособочился скатанный в рулон ковер, дожидающийся своей очереди.
— Ма, тебе чем-нибудь помочь? — спросил я.
Мама улыбнулась и ласково взъерошила мои волосы:
— Нет, светлячок, пока твоя помощь не требуется. Ты можешь пойти погулять. Если понадобишься, я тебя позову.
Я улыбнулся — мне нравилось, когда она называла меня так, хотя Мими это всегда выводило из себя: ведь я единственный в семье был белокур. У всех остальных волосы были темные, и отец часто смеялся над мамой из-за этого. Мама почему-то злилась.
Я скорчил Мими рожу и выбежал на улицу. Весь двор был заставлен мебелью. День был жаркий, и негр-грузчик скинул свою клетчатую, пропитанную потом рубашку. Под его блестящей черной кожей перекатывались бугры мышц. Я вышел со двора и побрел по кварталу, в котором мне предстояло жить. В отличие от нашего прежнего района с тесно прижавшимися друг к другу уродливыми домами, здесь было просторно.
Дойдя до угла, я вдруг услышал испуганный лай и визг собаки. Оглянулся вокруг, но никого не заметил: виднелись только строящиеся дома.
Какой-то шутник из муниципалитета высокопарно назвал наш район Гайд-парком, хотя никаким парком тут и не пахло. Это была восточная окраина Бруклина, дальше шли пустые поля. Испуганный лай собаки слышался все ближе, но все еще нельзя было понять, откуда он доносится. В конце концов я определил, что лай доносится со дна глубокого котлована, на краю которого стояли два мальчика и глядели вниз. Должно быть, собака свалилась в эту яму. Я подошел к ребятам и опасливо заглянул в карьер: там, на дне, бегала маленькая коричневая собачонка с длинными ушами и коротким хвостом. Она отчаянно пыталась выбраться, но каждый раз с визгом срывалась вниз, не добравшись даже до середины стены. Опрокинувшись в очередной раз на спину, она поднялась на свои коротенькие лапки и тоненько затявкала, глядя на нас умными черными глазами.
Стоявшие рядом ребята захохотали, я с удивлением посмотрел на них.
— Это ваша собака?
Оба мальчика разом повернулись ко мне и принялись молча рассматривать. Были они удивительно похожи друг на друга, только один чуть поменьше. Я повторил свой вопрос.
— А твое какое дело? — процедил недружелюбно старший.
— Я просто так спросил, — примирительно ответил я.
— А я спрашиваю, какое твое дело? И вообще, откуда ты такой взялся? — старший шагнул ко мне, резко приблизил свое лицо вплотную к моему. Я мужественно выдержал его взгляд.
— Так откуда же ты? Раньше тебя здесь не было видно.
— Мы с Ист-Сайда… мы только что переехали, в новые дома…
— Как тебя звать? — его лицо оставалось по-прежнему хмурым.
— Дэнни Фишер. А тебя?
— Пол. А это мой брат Эдди.
Мы снова повернулись к яме и некоторое время наблюдали за барахтаньем бедного пса.
Когда тот в очередной раз свалился на дно, Пол сказал:
— Вот потеха! Безмозглый дурак никогда оттуда не выберется.
— Не вижу в этом ничего смешного, — заметил я. — Надо ему помочь.
— С какой стати? Так ему и надо, не будет лезть куда не положено. Сам свалился, сам пусть и выбирается.
Я промолчал, так как спорить с ним было опасно. Кто-то засопел за моей спиной, это был Эдди. Он был меньше меня, и я улыбнулся ему. Он тоже улыбнулся.
Пол обошел меня и встал рядом с братом. На его лице была написана явная угроза, улыбка мигом слетела с лица Эдди.
— А в какую школу ты будешь ходить? — спросил Пол.
— Еще не знаю. Наверное, в ту, которая около Утики по авеню Д.
— В какой класс?
— Четвертый «А».
— Восемь, — гордо ответил я. — Сегодня мой день рождения. Поэтому мы переехали. Отец купил мне дом в подарок.
Пол презрительно хмыкнул, мое сообщение не произвело на него никакого впечатления.
Я добавил:
— Меня из второго класса перевели сразу в четвертый.
Глаза Пола стали еще более холодными.
— Ты будешь ходить в Святое Сердце? — спросил он.
— Что это?
— Церковь Святого Сердца, — пояснил он.
— Нет, — покачал я головой.
— Тогда, может быть, в церковь Святого Креста, около кладбища? — настаивал он.
— Нет, — пробормотал я, хотя мне уже совсем не хотелось отвечать на его вопросы.
С минуту он молчал, что-то напряженно обдумывая. Потом спросил:
— Что же получается, ты не веришь в Бога?
— Верю, — ответил я. — Но в церковь не хожу.
— Но если ты не ходишь в церковь, значит, не веришь в Бога!
— Нет, верю! — воскликнул я, чувствуя, как глаза у меня наполняются слезами. — Я еврей, я хожу в синагогу!
Братья переглянулись с пониманием. Теперь их лица вовсе превратились в злобно-презрительные маски.
Пол придвинулся ко мне, я попятился. Он стоял вплотную и с ненавистью, какой мне не приходилось видеть, спрашивал:
— А зачем, зачем вы убили Христа?
— Я его не убивал, — пролепетал я. — Я даже его никогда не видел.
— Нет, убивал, убивал! — пропищал сбоку Эдди. — Нам отец рассказывал. Он говорит, что евреи убили его и прибили гвоздями к кресту. Он еще сказал, что жиды захватят все дома в округе.
— Может быть, какие-нибудь евреи и убили его, — попытался я помириться с ними, — но ведь не я?! И вообще, мама мне говорила, что Иисус был царем евреев.
— Все равно, вы распяли его, — упрямо повторил Пол.
Не зная, что возразить ему, я попытался снова вернуть их к собаке:
— Давайте достанем ее из ямы!
Братья в ответ мрачно промолчали. Ничего сейчас не хотелось мне — только убежать от них. Неожиданно лицо Пола расплылось в презрительной ухмылке. Он отступил на шаг назад и спросил:
— Ты хочешь вытащить ее?
— Д-да, — тихо прошептал я, размазывая слезы.
— Ну хорошо, еврейский выродок, иди, доставай собаку! — Он прыгнул ко мне и обеими руками толкнул в грудь.
Я рухнул в яму, несколько раз перевернулся через голову и растянулся на дне. Видимо, от испуга я на мгновение потерял сознание, потому что пришел в себя только тогда, когда рыжий щенок принялся вылизывать мое лицо. Я открыл глаза, щенок усердно закрутил хвостом. Надо было вставать. Мне было очень стыдно, что я расплакался, как последняя девчонка. Надо мной виднелись рожи Пола и Эдди.
— Вонючие подонки! — выкрикнул я самое страшное ругательство, которое знал. — Я с вами еще посчитаюсь!
Сверху посыпались камни и песок, я подхватил на руки щенка и отбежал на другой край ямы. Наверху рассмеялись:
— Помогай, помогай ему, еврейский сукин сын!
Они еще долго гоняли нас с одного края ямы на другой, потом это им надоело, и они ушли.
Обессиленный, я уселся на землю и прижал к себе щенка:
— Ничего, маленький, сейчас мы с тобой выберемся отсюда.
Подождал немного, убедился, что наверху все тихо, и начал карабкаться по отвесной стене. Но оказалось, что, держа собаку на руках, мне высоко не подняться. Но когда я полез один, щенок так жалобно заскулил внизу, что я не выдержал и вернулся. Не мог, не мог я теперь бросить своего друга.
Голубой квадрат над нашей головой сначала посерел, потом потемнел. Мы беспомощно сидели на дне и смотрели вверх. Вдруг что-то прошуршало прямо над моей головой. Это была большая крыса. Потом пробежала еще одна, задев меня своим противным длинным хвостом. У меня сердце ушло в пятки, я невольно разжал руки, и щенок вырвался. На лету он ухватил крысу за спину и переломил ей хребет. Гордый собой, он вернулся ко мне, и мы снова замерли.
Не знаю, сколько прошло времени, пока я не заметил мелькание света фонарика.
— Мама, мама! Я здесь! — изо всех сил заорал я тогда.
Свет фонарика приблизился, и я услышал голос отца:
— Ты здесь, сынок? Сейчас я тебе помогу!
В яму сбросили веревку, и по ней спустился папа. Как только он ступил на дно, я обнял его.
— Будет, сынок, будет… Ты как? Все с тобой в порядке?
— Да, папа, да! — сквозь рыдания проговорил я. — Только мама будет ругаться, я штаны порвал.
— Это не страшно, — с облегчением рассмеялся отец, — думаю, она не будет очень сильно сердиться. — Он поднял голову вверх и крикнул: — С ним все в порядке, ребята! Помогите выбраться!
— Не забудь щенка, папа.
— Как можно, малыш? Это ты из-за него сюда попал?
— Нет, это Пол и Эдди столкнули меня сюда, потому что я еврей.
Папа странно поглядел на меня и сокрушенно покачал головой:
— Соседи новые, а люди те же.
Я не понял, что он этим хотел сказать; он же обвязался веревкой, взял под одну руку собаку, под другую — меня, и крикнул, чтобы поднимали.
— Ты сердишься на меня, папа? — спросил я, как только мы оказались наверху.
— Нет, сынок, ты тут ни при чем…
— Тогда ты разрешишь мне оставить у себя собаку?
Песик, словно понимая, что речь идет о нем, радостно завилял хвостиком.
— Мы назовем его Кароп.
Папа взглянул на щенка, потом на меня и рассмеялся:
— Ну, тогда уж не Кароп, а Карра, — ты спас собачью дочь.
В комнате было тепло и уютно. Я лежал под одеялом после горячей ванны и стакана горячего молока с медом.
Снаружи доносились новые ночные звуки, — к ним мне еще предстояло привыкнуть. Я лежал в моей кровати, в моей комнате, в моем доме. Чувство безмятежного покоя овладело мной. Повернувшись к стене, погладил ее.
— Я люблю тебя, мой дом, — прошептал я, уже засыпая.
Под кроватью завозилась Карра, и я опустил руку. Она немедленно ткнулась в ладонь мокрым носом и лизнула. Я погладил ее.
— Я люблю тебя, Карра, — прошептал я, проваливаясь в сон.
Книга первая
Глава 1
Солнце тепло тронуло мои веки. Я прикрыл глаза рукою и несколько минут еще пребывал в полудреме, но вскоре понял, что уснуть больше не удастся. Рывком сел и конечно же не обнаружил домашних тапочек на месте. Заглянув под кровать, убедился, что похитительница мирно посапывает. Вытащил осторожно из-под головы Карры теплые шлепанцы. Подошел к открытому окну и услышал приглушенные голоса, доносившиеся из спальни родителей. И тут я вспомнил, что сегодня большой день в моей жизни — мой Бар Митцва[2]. В радостном возбуждении я начал повторять слова сложного ритуала, которые специально выучил. Чтобы успокоиться, я несколько раз вдохнул и выдохнул, все будет нормально, я ничего не забуду. Скинув пижаму, подхватил гантели и принялся за утреннюю зарядку. Праздник праздником, но к осени обязательно нужно набрать вес, чтобы приняли в школьную футбольную команду. Десять раз отжался от пола, десять раз наклонился, подошел к зеркалу и осмотрел себя. Из зеркала глядел тощий долговязый подросток с торчащими ключицами и довольно жиденькой мускулатурой. На груди не выросло ни одного настоящего мужского волоска, один лишь золотистый пушок… Жаль, что не брюнет, как все Фишеры, жаль. Делая приседания со штангой, я услышал щелчок выключателя в комнате соседнего дома. Опустив штангу, я подкрался к окну и заглянул туда. Это была спальня Марджори Энн Конлон — лучшей подруги Мими. Иногда ее шторы не были опущены, и я мог хорошенько рассмотреть все, что происходит у нее в комнате. К моей тайной радости, окна дома Конлонов выходили на запад, и Марджори каждое утро приходилось зажигать свет. Штора была поднята. Третий раз на этой неделе Марджори забывала ее опустить. Когда я последний раз подглядывал за ней, мне показалось, что Мардж заметила меня, — нужно было быть вдвойне осторожным. Вообще она была очень странной девчонкой: вечно поддразнивала меня, пристально глядя в лицо. За последний месяц мы успели несколько раз с ней поссориться. Мне не хотелось приглашать ее на свой Бар Митцва, но Мими настояла.
Сейчас Мардж стояла посреди комнаты в тонкой ночной рубашке и что-то напряженно высматривала. Мне было прекрасно все видно из своего укрытия. Пол говорил, что у нее самая красивая фигура в классе, но я с ним не был согласен — полная Мими мне нравилась больше, чем угловатая Мардж.
Теперь она смотрела в окно, казалось, прямо мне в глаза. Я невольно втянул голову в плечи. Вдруг она скинула рубашку, и у меня внутри что-то сладко заныло. Наконец она нашла то, что искала, и, выгнувшись дугой, дотянулась до лифчика и начала надевать. Интересно, догадывается она, что я за ней наблюдаю?
Из холла донесся какой-то шум, и раздался голос Мими. Я мигом нырнул в кровать, не хватало еще, чтобы сестра засекла меня за этим делом. Краем глаза я заметил, что свет в комнате Марджори Энн погас, значит, она знала, что я подглядываю. За дверью раздались шаги, я притворился, что сплю.
— Дэнни, ты спишь? Вставай, засоня!
— Встаю, — ответил я и притворно потер кулаками глаза. — Тебе чего?
Ее глаза подозрительно скользнули по моей голой груди и плечам.
— А где твоя пижама? Ты уже вставал?
— Да, — нехотя ответил я.
— А что ты делал? — спросила она, переводя взгляд на окно Марджори.
— Зарядку… А потом решил еще немного поваляться.
Видно было, что ответ не удовлетворил ее, но она промолчала. Все так же пристально осматривая комнату в поисках какого-нибудь криминала, она подошла к кровати и подняла с пола пижамную куртку. Когда сестра наклонилась, я невольно уставился на ее вполне оформившиеся груди в вырезе рубашки. Она перехватила мой взгляд, покраснела и сердито швырнула куртку на постель.
— Мама попросила меня разбудить тебя и напомнить о душе. Холодный душ тебе не помешает, — язвительно добавила она на прощание.
Как только дверь за ней закрылась, я вскочил и почувствовал прилив сил. В конце концов, не такой уж я слабак. Мой рост приближался к 163 см, а весил я уже 52 килограмма. Еще килограмма три — и я вполне подойду для футбольной команды. А вообще, сестра правильно сказала, да и школьный тренер всегда говорил, что лучшее средство от излишних эмоций — холодный душ. Я смело подставил тело под обжигающе холодные струи и спустя пять минут почувствовал облегчение. Возвращаясь, заглянул в комнату Мими — сестра застилала постель.
— Мими! — неловко позвал я.
— Что? — она посмотрела мне в глаза.
— Да так, ничего, — смутился я, повернулся и пошел было к двери, но по дороге обернулся и поймал ее взгляд. Она отвела глаза в сторону.
— Вы, мальчишки, отвратительны, — пробормотала она. — А ты становишься похожим на Пола, он всегда так же смотрит…
— Нет, я не такой! — воскликнул я.
— А кто подглядывал за Мардж?
— Я… я не подглядывал, — сказал я краснея.
— Вот увидишь, я все расскажу маме!
Я подскочил к ней и схватил за руки.
— Только попробуй! — с дрожью в голосе произнес я.
— Убери руки, мне больно!
— Ты не расскажешь о… своих выдумках, — с угрозой процедил я.
Она подняла на меня свои расширившиеся от боли глаза, в которых нельзя было не увидеть и любопытства.
— Убери руки, дурак, — спокойно проговорила Мириам. — Хорошо, я ничего не скажу, но обязательно дам знать Мардж, что она была права, когда говорила, что ты наверное подсматриваешь за ней.
— Пусть опускает занавески, дура, — с торжеством произнес я и отпустил сестру. Да, я оказался прав: Марджори Энн давно знает, что я слежу за нею, но… занавесок не опускает. Отчего бы это?
Глава 2
Я застегнул рубашку и тщательно причесался перед зеркалом. Мои белокурые волосы казались еще светлее. Мама будет довольна. Заглянул под кровать и позвал Карру:
— Просыпайся, детка, пойдем гулять.
Услышав волшебное слово «гулять», собака мигом выбралась из-под кровати и потрусила вслед за мной. Из кухни доносился взволнованный мамин голос:
— Ты не знаешь эту Бесси. Ей обязательно что-нибудь да не понравится, ведь она считает, что одна разбирается в том, как надо проводить Бар Митцва. А уж ее Джоэль…
— Ну будет, Мери, — рассудительно ворчал отец. — Все пройдет как нельзя лучше. В конце концов, ты сама настояла на том, чтобы вся родня собралась у нас.
Я открыл дверь в кухню.
— Доброе утро. Что купить в магазине, мама?
— Как обычно, Дэнни. — Она едва взглянула на меня.
— Можно я куплю засахаренных каштанов, мама?
Она мигом оттаяла, вспомнив, что у меня сегодня праздник.
— Конечно, сынок. — С этими словами она сняла с полки над раковиной высокий фужер и достала из него доллар. — Сегодня у тебя великий день, сын!
Я взял зеленую бумажку и радостно вышел из кухни. На крыльце о чем-то шептались Мириам и Марджори Энн. Я гордо прошествовал мимо, но Мардж окликнула меня:
— Привет, Дэнни!
Я почувствовал, что краснею, и только кивнул головой. Но она не отстала:
— Дэнни, может быть, все-таки поздороваешься и пригласишь меня на свой праздник? Я обязательно приду.
— Только, пожалуйста, не делай мне одолжение, — грубо ответил я ей.
Она залилась счастливым смехом:
— Как ты разговариваешь, Дэнни! Ты же знаешь, что тебе меня будет не хватать… И потом, ты же станешь мужчиной. Так интересно посмотреть на тебя после этого.
Сердито отвернувшись, я свистнул Карре и поспешил в магазин.
В синагоге царил торжественно-таинственный полумрак. Меня пригласили на небольшой подиум рядом с трибуной, на которой лежала раскрытая Тора. Рядом стояли три почтенных старца в небольших черных шапочках. У меня на голове была такая же, только белого шелка. Ниже, у подножия подиума, стояли все мои родственники и выжидательно глядели на меня. Мириам подбадривающе улыбалась мне, я благодарно улыбнулся ей в ответ, потом медленно положил руку на Тору. Нервный спазм сдавил мне горло, пришлось откашляться. Вдруг меня охватила паника, и все слова, которые я должен был сейчас сказать, которые я зубрил столько месяцев, вылетели из моей головы. Тут же я услышал хриплый шепот святейшего Герцога: «Борошу эсс…» Ухватившись за подсказку, я уверенно продолжил: «Борух ата Адонай…» Мама с гордостью поглядывала на родственников. До меня начал доходить торжественный смысл древней молитвы, и я пожалел, что не очень-то задумывался над ним, когда разучивал ее слова. Я чувствовал, как на мои плечи ложится ответственность, а в душу приходит осознание принадлежности к древнему иудейскому племени. Еще вчера я был ребенком, сегодня я становился мужчиной. Я принимал эту ответственность, перед лицом своих близких и друзей я давал торжественную клятву до конца дней своих оставаться истинным евреем и свято блюсти заповеди Торы.
Последние фразы молитвы слетели с губ моих, и я оглядел собрание. Мама тихонько плакала, отец бесшумно сморкался в большой белый платок. Я сошел вниз — прямо в мамины объятия. Мне было очень неудобно, — ведь я уже стал мужчиной! — и я поторопился высвободиться из ее рук. Подошел отец, вручил маленький бумажный стаканчик и налил немного виски.
— Гарри! — укоризненно воскликнула мама.
— Тихо, мать, — весело проговорил он. — Наш мальчик стал мужчиной!
Я кивнул головой. Отец был прав.
— Лехаим! [3]— сказал папа.
— Лехаим! — ответил я.
Дом был полон людей. Карру пришлось запереть в спальне. Я пробирался через гостиную в отведенную для молодежи просторную кладовую, когда меня окликнул дядя Дэвид.
— Ты уже в.зрослый, Дэнни, — сказал дядя и повернулся к отцу: — Скоро он сможет помогать тебе в магазине, как мой Джоэль.
— Нет, лавка не для моего Дэнни, — твердо сказал отец. — Мой сын получит хорошую профессию. Он будет адвокатом или, может быть, доктором. А потом, если все будет хорошо, я открою для него контору.
Я удивленно посмотрел на отца. Он впервые заговорил при мне о моем будущем.
— Конечно, Гарри, конечно, — поспешил согласиться дядя. — Но ты знаешь, как дорожает сейчас жизнь, приходится крутиться как белка в колесе, чтобы свести концы с концами. И по-моему, нет ничего зазорного в том, если твой парень поможет тебе во время школьных каникул. А ты сможешь откладывать на его счет пять долларов в неделю, вместо того чтобы платить их твоему подручному. Все-таки пять долларов — это пять долларов, разве я не прав, Дэнни?
— Конечно, дядя. Я не собираюсь прохлаждаться, когда в магазине столько дел.
Папа быстро взглянул на меня, в его глазах была тревога.
— У нас еще будет время поговорить об этом, Дэнни, — медленно произнес он. — До каникул еще целый месяц. А сейчас беги к ребятам, они, наверное, тебя заждались.
Дядя одобрительно хлопнул меня по плечу и сунул в руку новенький блестящий доллар.
Но если у взрослых веселье было в разгаре, у нас царила полная скука: девочки сидели у одной стены, мальчики — у другой. Я подсел к Джоэлю — двоюродному брату.
— Привет, Джоэль, как проводите время?
— Нормально, Дэнни, — ответил Джоэль, не отводя глаз от противоположной стены. Проследив за его взглядом, я с неудовольствием заметил, что он уставился на Марджори Энн, сидящую рядом с Мириам. Они обе захихикали. Мы с братом встали и подошли к ним.
— Что же вас так рассмешило, мисс? Может, посмеемся вместе?
— Просто Мими рассказала одну потрясающую историю. А вообще-то скучно.
— Объявляю конкурс на лучшую игру! — хлопнул я в ладоши.
— Я победила — будем играть в телеграф! — тут же откликнулась Мардж. В эту игру мне хотелось играть меньше всего.
Все расселись полукругом на полу, скрестив по-турецки ноги. Джоэль вызвал на «телеграф» (узкий темный чулан) Мардж «вести переговоры». Я был уверен, что потом она пошлет за мной, и не ошибся: взъерошенный Джоэль вышел из чулана и кивнул мне головой. Мы встретились глазами с Мими, и я снова почувствовал, что краснею. Помедлив какое-то время перед дверью, я открыл ее и шагнул в темноту чулана.
— Я здесь, Дэнни, — тихонько позвала Мардж из дальнего угла.
— Зачем ты позвала меня? — задал я дурацкий вопрос.
— Я хотела узнать, действительно ли ты стал мужчиной? Иди сюда, не бойся, я не съем тебя, трусишка Дэнни.
Я обошел стоявшую посреди чулана плиту и храбро приблизился к Мардж. Здесь было посветлее из-за маленького окна.
— Зачем ты подглядывал за мной утром?
— Я… не подглядывал.
— Нет, подглядывал. Я сама видела тебя, да и Мими мне сказала.
— Что же ты не опустила шторы, если видела?
Она положила руки мне на плечи:
— А может быть, я и не хотела опускать? А может быть, мне было приятно, что ты на меня смотришь? Тебе понравилось то, что ты видел?
Мне нечего было сказать.
— Понравилось, — мягко рассмеялась она. — Я видела, что понравилось. Твой брат Джоэль назвал меня потрясающей, а ведь он не видел и половины того, что видел ты.
Она легко, но настойчиво притянула мою голову к себе. Я деревянно наклонился и почувствовал ее жаркое дыхание на своей щеке. Потом ее теплые мягкие губы прильнули к моим. Я закрыл глаза. Такого поцелуя я не испытывал еще ни разу в жизни. Он не был похож ни на мамин поцелуй, ни на поцелуй сестры…
Вдруг она отстранилась от меня и повелительно прошептала:
— Дай руку!
Я повиновался. Она прижала мою руку к своему телу.
Испугавшись, я отскочил. Она опять тихонько рассмеялась:
— Ты мне очень нравишься, Дэнни. — Поправила прическу и направилась к двери. Уже взявшись за дверную ручку, лукаво спросила: — Ну, кого тебе еще прислать, может, твою сестру?
Глава 3
В доме было странно тихо после ушедших гостей. Выпущенная на волю Карра терлась у моих ног. Отец с мамой отдыхали после уборки в гостиной.
— Дэнни, иди-ка сюда на минутку, — окликнул меня папа.
— Да, папа?
— Тебе понравился твой Бар Митцва?
— Еще бы! Большое спасибо, папа!
— Благодарить надо не меня, а нашу мать. Это она все так здорово устроила.
Я благодарно улыбнулся маме. Она обняла и посадила меня рядом с собой.
— Мой светлячок, — печально произнесла она. — Ты уже совсем стал большим. Как быстро пролетели эти тринадцать лет!
Отец вынул из кармана сигару и, задумчиво раскурив ее, заметил:
— Дэвид считает, что неплохо бы Дэнни последовать примеру своего брата и поработать летом в магазине.
— Гарри! — Мама даже привстала. — Ведь он же совсем ребенок!
— Только что ты говорила, что ему жениться пора, а работать он, оказывается, маленький. Сам-то ты что думаешь, сынок?
— Конечно, я помогу тебе в магазине, папа, — поспешно согласился я. — Особенно сейчас, когда дела идут не очень успешно…
— Ты прав, сын. Дела действительно неважнецкие. Но не настолько, чтобы я заставлял тебя заниматься чем-то, что тебе не по душе. Мы с матерью возлагаем на тебя большие надежды. Нам бы очень хотелось, чтобы ты поступил в колледж и стал доктором или адвокатом. Если ты застрянешь в магазине, как я, то все пойдет прахом. Мне бы не хотелось, чтобы ты повторил меня в этом.
Я посмотрел на него, потом на маму. Она глядела на меня грустно, на глазах у нее были слезы.
— Отец, не будем создавать проблемы там, где их нет. Лето я буду работать в магазине, а осенью пойду в школу.
Родители с гордостью переглянулись. Папа откашлялся и сказал:
— Хорошо, Дэнни, пусть будет так. А там посмотрим.
В спортзале стоял невообразимый шум. Мы отчаянно рубились в волейбол, а наши одноклассницы визжали от восторга, подбадривая то одну, то другую сторону. Краем глаза я видел, что мистер Готкинс — тренер сборной школы по футболу — присматривается ко мне. Хотелось выглядеть получше, и тут ко мне пришел хороший пас, я высоко прыгнул и точно пробил. Из четырнадцати очков нашей команда — восемь были мои. Тренер зафиксировал мой удачный удар. Мы вели уже со счетом четырнадцать — двенадцать, но потом потеряли два очка в совершенно безобидной ситуации. Я охрип, требуя паса, но Сэм Паркинс отдавал мяч только Полу, тот же постоянно мазал. При счете пятнадцать — четырнадцать в пользу противника я подскочил к Сэму и пообещал пересчитать ему ребра. Тут же вмешался Пол, которого я ненавидел и боялся с того памятного дня, когда он столкнул меня в яму. Спустя мгновение мы покатились по волейбольной площадке, беспорядочно колотя друг друга. Вдруг мощная рука оторвала меня от врага и поставила на ноги.
— Это что еще за побоище? — раздался бас мистера Готкинса. — Марш по углам!
Но едва он отвернулся, как мы вновь сцепились как два петуха.
— Брэк! — властно скомандовал Готкинс. — Завязывайте, я кому сказал. — Мы с Полом замерли друг против друга, тяжело дыша. — Так вы, значит, хотите драться? — продолжил тренер, и в его глазах появился странный блеск. — Хорошо, хотите драться — деритесь, но только — по правилам. Джек, принеси-ка перчатки, — бросил он через плечо помощнику.
Младший учитель физкультуры недоуменно пожал плечами, принес две пары настоящих боксерских перчаток.
— Надевайте! — приказал Готкинс. — А вы, там, закройте дверь, чтобы кто ненароком не зашел.
У меня как-то сразу пропал весь боевой задор, но, видя, как Пол с кривой ухмылкой натягивает перчатки, я последовал его примеру. Одноклассники окружили нас плотным кольцом. Перчатки на моих руках походили на два кочана капусты, раньше мне никогда не приходилось надевать их.
— Готовы, петухи? — услышал я голос Готкинса. — Бокс!
Я уже остыл и не жаждал крови Пола.
— Но это глупо, мистер Готкинс, — начал было я.
Но он не дал мне договорить.
— Что, Фишер, наложил в штаны? — загоготал тренер.
— Нет, но…
— Тогда сходитесь. Если кто окажется на земле, бой прекращается. Лежачего не бить. Понятно?
Мы молча кивнули. Повторная команда «Бокс!» кинула нас друг к другу. Я поднял руки к лицу, закрываясь, как настоящие боксеры в кино. Некоторое время мы осторожно кружили, не подходя ближе чем на вытянутую руку.
— Кто-то хотел драться, или мне показалось? — насмешливо произнес Готкинс. Девчонки противно захихикали.
Вдруг у меня посыпались искры из глаз. Потом я почувствовал резкую боль, когда Пол с размаху саданул меня в ухо. После удара в челюсть я упал, но тут же вскочил на ноги и тряхнул головой, чтобы избавиться от шума в ушах. Ребята бешено орали, большинство из них были за Пола. Он танцевал передо мной, скаля зубы. Меня разобрала злость, когда я увидел, как Готкинс поощрительно хлопнул его по плечу и подтолкнул ко мне. Пол бросился и начал молотить меня, однако большая часть его ударов приходилась на перчатки, которыми я прикрывался. Как ни странно, дыхание мое успокоилось, шум в ушах прошел.
— Брэк! — растащил нас Готкинс. — Бокс!
Пол приближался ко мне с самодовольной улыбкой. Вот он опустил руки и бросился. Я сделал шаг в сторону, и он пронесся мимо. Оказывается, все это не так уж и трудно, улыбнулся я про себя, просто нужно не терять головы. Противник резко развернулся и снова бросился. Но теперь я готов был встретить его. Вот он слишком высоко поднимает перчатки, вот я перемещаю тяжесть тела с правой ноги на левую, делаю, шаг навстречу, вот мой правый кулак метит прямо в его незащищенный живот. Пол недоумевающе взглянул на меня, руки его опустились, и он согнулся пополам. Я сделал шаг назад и вопросительно посмотрел на тренера. Тот грубо подтолкнул меня к задыхающемуся однокласснику. Двумя ударами снизу я заставил его принять вертикальное положение, взгляд у него поплыл. Размахнувшись, я врезал ему в челюсть, и он растянулся на полу.
В зале наступила мертвая тишина. Готкинс перевернул Пола на спину и похлопал по щекам. Потом он многозначительно посмотрел на своего помощника: «Нашатырь, Джек! Быстро!» Тот помчался в тренерскую комнату и через несколько секунд вернулся. Готкинс водил открытым пузырьком под носом Пола и приговаривал: «Ну, малыш, очнись же, очнись…» По лицу его текли крупные капли пота.
— Может, вызвать доктора? — неуверенно предложил помощник, но Готкинс шепотом (слышал только я один) сказал:
— Не вздумай, если тебе дорога эта работа!
— Но парень может умереть!
Тут лицо Пола порозовело, он слабо шевельнул ресницами, вздохнул несколько раз и попытался встать, но Готкинс удержал:
— Полежи еще, малыш. Через минуту все будет в порядке. А вы, ребята, — обратился он к моим одноклассникам, — чтоб держали язык за зубами! Я ясно вам сказал?
Все утвердительно закивали головами.
— Фишер, пойдем со мной, — бросил мне тренер, поднимая Пола на руки.
В раздевалке для учителей Готкинс уложил Пола на кушетку, опрыскал водой из графина и, когда тот осмысленно огляделся вокруг, спросил:
— Как дела, боец?
— Меня как будто мул лягнул… — криво усмехнулся Пол.
Готкинс с облегчением рассмеялся. Потом он поднял глаза на меня, и улыбка мигом слетела с его губ.
— Что ж ты, парень, не сказал мне, что умеешь боксировать? Ты ведь меня чуть под монастырь не подвел!
— Я впервые сегодня перчатки надел, мистер Готкинс!
— Да? — с недоверием произнес он. — Ну ладно, ребята, забудем все это. Зато вы теперь знаете, что такое бокс. Ну, живо в зал!
Когда мы с Полом выходили из раздевалки, я заметил, что Готкинс достал что-то из шкафа и, стоя спиной к двери, поднес ко рту, запрокинув голову. Мимо нас пробежал младший физкультурник:
— Не убирай, дай и мне, — услышал я через тонкую дверь. — Нет, и врагу бы не пожелал пережить подобное…
— Этот Фишер, — хрипло произнес Готкинс, — прирожденный боксер. Ты видел, как он его уложил?
Я повернулся и пошел в зал. Рядом со мной брел Пол.
Переезд. 1 июня 1925 года
А в самом начале был мой день рождения. Мне исполнилось восемь лет. Я сижу в кабине грузовика и взволнованно читаю номера на перекрестках, которые мы проезжаем.
Наконец машина останавливается.
— Этот квартал? — спрашивает водитель негра, сидящего рядом со мной.
Негр оборачивается ко мне:
— Этот квартал, малыш?
— Да, этот, — шепчу я, оглядывая одинаковые коттеджи. Перед каждым, во дворике, посажено молодое деревце. Здесь ничего не изменилось с того дня, когда я приезжал сюда с родителями. Тогда они купили мне дом — подарок на день рождения.
Все улыбались, даже агент по продаже недвижимости. Только папа был серьезен. Он все продумал. Он сказал агенту: «Дом должен быть готов к первому июня, потому что это подарок сыну на день его рождения».
И вот наступило первое июня, мне исполнилось восемь лет, мы переезжаем.
— Вот он! — подпрыгнул я в кабине. — Видите, вот он — мой дом! Тот, который стоит в самом конце, отдельно!
Грузовик остановился возле дома, и я сразу же узнал нашу машину у гаража. Мама с моей сестрой Мириам отправились сюда пораньше, чтобы — по обычаю — первыми внести в дом лист мацы и соль. Меня они тоже хотели взять с собой, но на грузовике ехать было куда интересней, да и добродушный водитель не возражал.
Я попытался открыть дверцу, но негр, улыбаясь, придержал ее.
— Не спеши, малыш, — пробасил он, — тебе еще здесь жить и жить.
Наконец он отпустил дверцу, и я мгновенно сполз на землю, побежал и тут же растянулся, обо что-то споткнувшись.
Сильные руки грузчика подняли меня и поставили на ноги.
— Не ушибся?
Я помотал головой. Даже если бы я хотел что-нибудь сказать, я бы не смог. Ведь я видел свой дом. Первый его этаж был темно-красного кирпича, второй — до самой крыши — был выложен бурым галечником. Он был очень красив, мой дом, похожий на франта в красных штанах, темной рубашке и серебристой шляпе-крыше. А еще было небольшое крыльцо и застекленная веранда. Никогда ничего подобного мне не приходилось видеть.
Я вбежал на крыльцо и гордо оглядел улицу. Но улица была пуста. Мы были первыми жителями нового квартала.
— Тебе повезло, парень, — сказал подошедший негр. — У тебя отличный дом.
Я благодарно улыбнулся ему и, преодолев последние три ступеньки, постучал в дверь и завопил:
— Мама, мама! Я приехал!
Дверь распахнулась, на пороге стояла сияющая мама. Я проскочил мимо нее и остановился посреди комнаты.
В доме приятно пахло свежей краской, смолистым деревом и еще чем-то едва уловимым. И все было новым: обои на стенах, дерево лестниц…
— Мама, где моя комната? — спросил я. Ведь у меня была теперь своя комната! До этого мы жили на квартире, и мне приходилось делить спальню с сестрой, которая старше меня на два года. Однажды мама зашла к нам и увидела, что я сижу на кровати и с интересом наблюдаю за одевающейся Мими. Позже, как-то за завтраком, мама торжественно объявила о том, что мы собираемся купить дом, в котором у каждого будет своя комната. Сейчас же она поймала меня за руку и сказала:
— Твоя комната — первая налево от лестницы, Дэнни. А теперь не мешайся под ногами, у меня еще много дел!
Я мигом взлетел наверх и огляделся. Большая спальня родителей была сразу напротив лестницы, справа — комната Мириам, слева — моя. Открыл дверь и осторожно вошел.
Она была небольшой, но очень уютной, моя комната. Буквально в нескольких метрах от окна виднелся соседний дом, точно такой же, как наш. Прижав нос к стеклу, я заглянул в комнату соседнего коттеджа. Она была такой же, как моя, но не моя, и поэтому ничего интересного не представляла, я пошел вдоль своих стен, потом растянулся на полу посередине и прошептал:
— Я люблю тебя, мой дом! Ты самый красивый дом в мире!
— Чего это ты разлегся на полу, Дэнни?
Я сконфуженно поднялся на ноги и оглянулся на дверь. Пришла Мириам. Голова ее, как у мамы, была повязана шарфом. Она подозрительно сощурила глаза, стараясь угадать, чем это я тут в одиночестве занимался.
— Мама велела тебе спуститься вниз, — важно проговорила она, — сейчас будут заносить мебель.
Я послушно пошел за ней. Новизна дома меркла на глазах: повсюду были следы заносивших мебель грузчиков, а в углу скособочился скатанный в рулон ковер, дожидающийся своей очереди.
— Ма, тебе чем-нибудь помочь? — спросил я.
Мама улыбнулась и ласково взъерошила мои волосы:
— Нет, светлячок, пока твоя помощь не требуется. Ты можешь пойти погулять. Если понадобишься, я тебя позову.
Я улыбнулся — мне нравилось, когда она называла меня так, хотя Мими это всегда выводило из себя: ведь я единственный в семье был белокур. У всех остальных волосы были темные, и отец часто смеялся над мамой из-за этого. Мама почему-то злилась.
Я скорчил Мими рожу и выбежал на улицу. Весь двор был заставлен мебелью. День был жаркий, и негр-грузчик скинул свою клетчатую, пропитанную потом рубашку. Под его блестящей черной кожей перекатывались бугры мышц. Я вышел со двора и побрел по кварталу, в котором мне предстояло жить. В отличие от нашего прежнего района с тесно прижавшимися друг к другу уродливыми домами, здесь было просторно.
Дойдя до угла, я вдруг услышал испуганный лай и визг собаки. Оглянулся вокруг, но никого не заметил: виднелись только строящиеся дома.
Какой-то шутник из муниципалитета высокопарно назвал наш район Гайд-парком, хотя никаким парком тут и не пахло. Это была восточная окраина Бруклина, дальше шли пустые поля. Испуганный лай собаки слышался все ближе, но все еще нельзя было понять, откуда он доносится. В конце концов я определил, что лай доносится со дна глубокого котлована, на краю которого стояли два мальчика и глядели вниз. Должно быть, собака свалилась в эту яму. Я подошел к ребятам и опасливо заглянул в карьер: там, на дне, бегала маленькая коричневая собачонка с длинными ушами и коротким хвостом. Она отчаянно пыталась выбраться, но каждый раз с визгом срывалась вниз, не добравшись даже до середины стены. Опрокинувшись в очередной раз на спину, она поднялась на свои коротенькие лапки и тоненько затявкала, глядя на нас умными черными глазами.
Стоявшие рядом ребята захохотали, я с удивлением посмотрел на них.
— Это ваша собака?
Оба мальчика разом повернулись ко мне и принялись молча рассматривать. Были они удивительно похожи друг на друга, только один чуть поменьше. Я повторил свой вопрос.
— А твое какое дело? — процедил недружелюбно старший.
— Я просто так спросил, — примирительно ответил я.
— А я спрашиваю, какое твое дело? И вообще, откуда ты такой взялся? — старший шагнул ко мне, резко приблизил свое лицо вплотную к моему. Я мужественно выдержал его взгляд.
— Так откуда же ты? Раньше тебя здесь не было видно.
— Мы с Ист-Сайда… мы только что переехали, в новые дома…
— Как тебя звать? — его лицо оставалось по-прежнему хмурым.
— Дэнни Фишер. А тебя?
— Пол. А это мой брат Эдди.
Мы снова повернулись к яме и некоторое время наблюдали за барахтаньем бедного пса.
Когда тот в очередной раз свалился на дно, Пол сказал:
— Вот потеха! Безмозглый дурак никогда оттуда не выберется.
— Не вижу в этом ничего смешного, — заметил я. — Надо ему помочь.
— С какой стати? Так ему и надо, не будет лезть куда не положено. Сам свалился, сам пусть и выбирается.
Я промолчал, так как спорить с ним было опасно. Кто-то засопел за моей спиной, это был Эдди. Он был меньше меня, и я улыбнулся ему. Он тоже улыбнулся.
Пол обошел меня и встал рядом с братом. На его лице была написана явная угроза, улыбка мигом слетела с лица Эдди.
— А в какую школу ты будешь ходить? — спросил Пол.
— Еще не знаю. Наверное, в ту, которая около Утики по авеню Д.
— В какой класс?
— Четвертый «А».
— Восемь, — гордо ответил я. — Сегодня мой день рождения. Поэтому мы переехали. Отец купил мне дом в подарок.
Пол презрительно хмыкнул, мое сообщение не произвело на него никакого впечатления.
Я добавил:
— Меня из второго класса перевели сразу в четвертый.
Глаза Пола стали еще более холодными.
— Ты будешь ходить в Святое Сердце? — спросил он.
— Что это?
— Церковь Святого Сердца, — пояснил он.
— Нет, — покачал я головой.
— Тогда, может быть, в церковь Святого Креста, около кладбища? — настаивал он.
— Нет, — пробормотал я, хотя мне уже совсем не хотелось отвечать на его вопросы.
С минуту он молчал, что-то напряженно обдумывая. Потом спросил:
— Что же получается, ты не веришь в Бога?
— Верю, — ответил я. — Но в церковь не хожу.
— Но если ты не ходишь в церковь, значит, не веришь в Бога!
— Нет, верю! — воскликнул я, чувствуя, как глаза у меня наполняются слезами. — Я еврей, я хожу в синагогу!
Братья переглянулись с пониманием. Теперь их лица вовсе превратились в злобно-презрительные маски.
Пол придвинулся ко мне, я попятился. Он стоял вплотную и с ненавистью, какой мне не приходилось видеть, спрашивал:
— А зачем, зачем вы убили Христа?
— Я его не убивал, — пролепетал я. — Я даже его никогда не видел.
— Нет, убивал, убивал! — пропищал сбоку Эдди. — Нам отец рассказывал. Он говорит, что евреи убили его и прибили гвоздями к кресту. Он еще сказал, что жиды захватят все дома в округе.
— Может быть, какие-нибудь евреи и убили его, — попытался я помириться с ними, — но ведь не я?! И вообще, мама мне говорила, что Иисус был царем евреев.
— Все равно, вы распяли его, — упрямо повторил Пол.
Не зная, что возразить ему, я попытался снова вернуть их к собаке:
— Давайте достанем ее из ямы!
Братья в ответ мрачно промолчали. Ничего сейчас не хотелось мне — только убежать от них. Неожиданно лицо Пола расплылось в презрительной ухмылке. Он отступил на шаг назад и спросил:
— Ты хочешь вытащить ее?
— Д-да, — тихо прошептал я, размазывая слезы.
— Ну хорошо, еврейский выродок, иди, доставай собаку! — Он прыгнул ко мне и обеими руками толкнул в грудь.
Я рухнул в яму, несколько раз перевернулся через голову и растянулся на дне. Видимо, от испуга я на мгновение потерял сознание, потому что пришел в себя только тогда, когда рыжий щенок принялся вылизывать мое лицо. Я открыл глаза, щенок усердно закрутил хвостом. Надо было вставать. Мне было очень стыдно, что я расплакался, как последняя девчонка. Надо мной виднелись рожи Пола и Эдди.
— Вонючие подонки! — выкрикнул я самое страшное ругательство, которое знал. — Я с вами еще посчитаюсь!
Сверху посыпались камни и песок, я подхватил на руки щенка и отбежал на другой край ямы. Наверху рассмеялись:
— Помогай, помогай ему, еврейский сукин сын!
Они еще долго гоняли нас с одного края ямы на другой, потом это им надоело, и они ушли.
Обессиленный, я уселся на землю и прижал к себе щенка:
— Ничего, маленький, сейчас мы с тобой выберемся отсюда.
Подождал немного, убедился, что наверху все тихо, и начал карабкаться по отвесной стене. Но оказалось, что, держа собаку на руках, мне высоко не подняться. Но когда я полез один, щенок так жалобно заскулил внизу, что я не выдержал и вернулся. Не мог, не мог я теперь бросить своего друга.
Голубой квадрат над нашей головой сначала посерел, потом потемнел. Мы беспомощно сидели на дне и смотрели вверх. Вдруг что-то прошуршало прямо над моей головой. Это была большая крыса. Потом пробежала еще одна, задев меня своим противным длинным хвостом. У меня сердце ушло в пятки, я невольно разжал руки, и щенок вырвался. На лету он ухватил крысу за спину и переломил ей хребет. Гордый собой, он вернулся ко мне, и мы снова замерли.
Не знаю, сколько прошло времени, пока я не заметил мелькание света фонарика.
— Мама, мама! Я здесь! — изо всех сил заорал я тогда.
Свет фонарика приблизился, и я услышал голос отца:
— Ты здесь, сынок? Сейчас я тебе помогу!
В яму сбросили веревку, и по ней спустился папа. Как только он ступил на дно, я обнял его.
— Будет, сынок, будет… Ты как? Все с тобой в порядке?
— Да, папа, да! — сквозь рыдания проговорил я. — Только мама будет ругаться, я штаны порвал.
— Это не страшно, — с облегчением рассмеялся отец, — думаю, она не будет очень сильно сердиться. — Он поднял голову вверх и крикнул: — С ним все в порядке, ребята! Помогите выбраться!
— Не забудь щенка, папа.
— Как можно, малыш? Это ты из-за него сюда попал?
— Нет, это Пол и Эдди столкнули меня сюда, потому что я еврей.
Папа странно поглядел на меня и сокрушенно покачал головой:
— Соседи новые, а люди те же.
Я не понял, что он этим хотел сказать; он же обвязался веревкой, взял под одну руку собаку, под другую — меня, и крикнул, чтобы поднимали.
— Ты сердишься на меня, папа? — спросил я, как только мы оказались наверху.
— Нет, сынок, ты тут ни при чем…
— Тогда ты разрешишь мне оставить у себя собаку?
Песик, словно понимая, что речь идет о нем, радостно завилял хвостиком.
— Мы назовем его Кароп.
Папа взглянул на щенка, потом на меня и рассмеялся:
— Ну, тогда уж не Кароп, а Карра, — ты спас собачью дочь.
В комнате было тепло и уютно. Я лежал под одеялом после горячей ванны и стакана горячего молока с медом.
Снаружи доносились новые ночные звуки, — к ним мне еще предстояло привыкнуть. Я лежал в моей кровати, в моей комнате, в моем доме. Чувство безмятежного покоя овладело мной. Повернувшись к стене, погладил ее.
— Я люблю тебя, мой дом, — прошептал я, уже засыпая.
Под кроватью завозилась Карра, и я опустил руку. Она немедленно ткнулась в ладонь мокрым носом и лизнула. Я погладил ее.
— Я люблю тебя, Карра, — прошептал я, проваливаясь в сон.
Книга первая
Глава 1
Солнце тепло тронуло мои веки. Я прикрыл глаза рукою и несколько минут еще пребывал в полудреме, но вскоре понял, что уснуть больше не удастся. Рывком сел и конечно же не обнаружил домашних тапочек на месте. Заглянув под кровать, убедился, что похитительница мирно посапывает. Вытащил осторожно из-под головы Карры теплые шлепанцы. Подошел к открытому окну и услышал приглушенные голоса, доносившиеся из спальни родителей. И тут я вспомнил, что сегодня большой день в моей жизни — мой Бар Митцва[2]. В радостном возбуждении я начал повторять слова сложного ритуала, которые специально выучил. Чтобы успокоиться, я несколько раз вдохнул и выдохнул, все будет нормально, я ничего не забуду. Скинув пижаму, подхватил гантели и принялся за утреннюю зарядку. Праздник праздником, но к осени обязательно нужно набрать вес, чтобы приняли в школьную футбольную команду. Десять раз отжался от пола, десять раз наклонился, подошел к зеркалу и осмотрел себя. Из зеркала глядел тощий долговязый подросток с торчащими ключицами и довольно жиденькой мускулатурой. На груди не выросло ни одного настоящего мужского волоска, один лишь золотистый пушок… Жаль, что не брюнет, как все Фишеры, жаль. Делая приседания со штангой, я услышал щелчок выключателя в комнате соседнего дома. Опустив штангу, я подкрался к окну и заглянул туда. Это была спальня Марджори Энн Конлон — лучшей подруги Мими. Иногда ее шторы не были опущены, и я мог хорошенько рассмотреть все, что происходит у нее в комнате. К моей тайной радости, окна дома Конлонов выходили на запад, и Марджори каждое утро приходилось зажигать свет. Штора была поднята. Третий раз на этой неделе Марджори забывала ее опустить. Когда я последний раз подглядывал за ней, мне показалось, что Мардж заметила меня, — нужно было быть вдвойне осторожным. Вообще она была очень странной девчонкой: вечно поддразнивала меня, пристально глядя в лицо. За последний месяц мы успели несколько раз с ней поссориться. Мне не хотелось приглашать ее на свой Бар Митцва, но Мими настояла.
Сейчас Мардж стояла посреди комнаты в тонкой ночной рубашке и что-то напряженно высматривала. Мне было прекрасно все видно из своего укрытия. Пол говорил, что у нее самая красивая фигура в классе, но я с ним не был согласен — полная Мими мне нравилась больше, чем угловатая Мардж.
Теперь она смотрела в окно, казалось, прямо мне в глаза. Я невольно втянул голову в плечи. Вдруг она скинула рубашку, и у меня внутри что-то сладко заныло. Наконец она нашла то, что искала, и, выгнувшись дугой, дотянулась до лифчика и начала надевать. Интересно, догадывается она, что я за ней наблюдаю?
Из холла донесся какой-то шум, и раздался голос Мими. Я мигом нырнул в кровать, не хватало еще, чтобы сестра засекла меня за этим делом. Краем глаза я заметил, что свет в комнате Марджори Энн погас, значит, она знала, что я подглядываю. За дверью раздались шаги, я притворился, что сплю.
— Дэнни, ты спишь? Вставай, засоня!
— Встаю, — ответил я и притворно потер кулаками глаза. — Тебе чего?
Ее глаза подозрительно скользнули по моей голой груди и плечам.
— А где твоя пижама? Ты уже вставал?
— Да, — нехотя ответил я.
— А что ты делал? — спросила она, переводя взгляд на окно Марджори.
— Зарядку… А потом решил еще немного поваляться.
Видно было, что ответ не удовлетворил ее, но она промолчала. Все так же пристально осматривая комнату в поисках какого-нибудь криминала, она подошла к кровати и подняла с пола пижамную куртку. Когда сестра наклонилась, я невольно уставился на ее вполне оформившиеся груди в вырезе рубашки. Она перехватила мой взгляд, покраснела и сердито швырнула куртку на постель.
— Мама попросила меня разбудить тебя и напомнить о душе. Холодный душ тебе не помешает, — язвительно добавила она на прощание.
Как только дверь за ней закрылась, я вскочил и почувствовал прилив сил. В конце концов, не такой уж я слабак. Мой рост приближался к 163 см, а весил я уже 52 килограмма. Еще килограмма три — и я вполне подойду для футбольной команды. А вообще, сестра правильно сказала, да и школьный тренер всегда говорил, что лучшее средство от излишних эмоций — холодный душ. Я смело подставил тело под обжигающе холодные струи и спустя пять минут почувствовал облегчение. Возвращаясь, заглянул в комнату Мими — сестра застилала постель.
— Мими! — неловко позвал я.
— Что? — она посмотрела мне в глаза.
— Да так, ничего, — смутился я, повернулся и пошел было к двери, но по дороге обернулся и поймал ее взгляд. Она отвела глаза в сторону.
— Вы, мальчишки, отвратительны, — пробормотала она. — А ты становишься похожим на Пола, он всегда так же смотрит…
— Нет, я не такой! — воскликнул я.
— А кто подглядывал за Мардж?
— Я… я не подглядывал, — сказал я краснея.
— Вот увидишь, я все расскажу маме!
Я подскочил к ней и схватил за руки.
— Только попробуй! — с дрожью в голосе произнес я.
— Убери руки, мне больно!
— Ты не расскажешь о… своих выдумках, — с угрозой процедил я.
Она подняла на меня свои расширившиеся от боли глаза, в которых нельзя было не увидеть и любопытства.
— Убери руки, дурак, — спокойно проговорила Мириам. — Хорошо, я ничего не скажу, но обязательно дам знать Мардж, что она была права, когда говорила, что ты наверное подсматриваешь за ней.
— Пусть опускает занавески, дура, — с торжеством произнес я и отпустил сестру. Да, я оказался прав: Марджори Энн давно знает, что я слежу за нею, но… занавесок не опускает. Отчего бы это?
Глава 2
Я застегнул рубашку и тщательно причесался перед зеркалом. Мои белокурые волосы казались еще светлее. Мама будет довольна. Заглянул под кровать и позвал Карру:
— Просыпайся, детка, пойдем гулять.
Услышав волшебное слово «гулять», собака мигом выбралась из-под кровати и потрусила вслед за мной. Из кухни доносился взволнованный мамин голос:
— Ты не знаешь эту Бесси. Ей обязательно что-нибудь да не понравится, ведь она считает, что одна разбирается в том, как надо проводить Бар Митцва. А уж ее Джоэль…
— Ну будет, Мери, — рассудительно ворчал отец. — Все пройдет как нельзя лучше. В конце концов, ты сама настояла на том, чтобы вся родня собралась у нас.
Я открыл дверь в кухню.
— Доброе утро. Что купить в магазине, мама?
— Как обычно, Дэнни. — Она едва взглянула на меня.
— Можно я куплю засахаренных каштанов, мама?
Она мигом оттаяла, вспомнив, что у меня сегодня праздник.
— Конечно, сынок. — С этими словами она сняла с полки над раковиной высокий фужер и достала из него доллар. — Сегодня у тебя великий день, сын!
Я взял зеленую бумажку и радостно вышел из кухни. На крыльце о чем-то шептались Мириам и Марджори Энн. Я гордо прошествовал мимо, но Мардж окликнула меня:
— Привет, Дэнни!
Я почувствовал, что краснею, и только кивнул головой. Но она не отстала:
— Дэнни, может быть, все-таки поздороваешься и пригласишь меня на свой праздник? Я обязательно приду.
— Только, пожалуйста, не делай мне одолжение, — грубо ответил я ей.
Она залилась счастливым смехом:
— Как ты разговариваешь, Дэнни! Ты же знаешь, что тебе меня будет не хватать… И потом, ты же станешь мужчиной. Так интересно посмотреть на тебя после этого.
Сердито отвернувшись, я свистнул Карре и поспешил в магазин.
В синагоге царил торжественно-таинственный полумрак. Меня пригласили на небольшой подиум рядом с трибуной, на которой лежала раскрытая Тора. Рядом стояли три почтенных старца в небольших черных шапочках. У меня на голове была такая же, только белого шелка. Ниже, у подножия подиума, стояли все мои родственники и выжидательно глядели на меня. Мириам подбадривающе улыбалась мне, я благодарно улыбнулся ей в ответ, потом медленно положил руку на Тору. Нервный спазм сдавил мне горло, пришлось откашляться. Вдруг меня охватила паника, и все слова, которые я должен был сейчас сказать, которые я зубрил столько месяцев, вылетели из моей головы. Тут же я услышал хриплый шепот святейшего Герцога: «Борошу эсс…» Ухватившись за подсказку, я уверенно продолжил: «Борух ата Адонай…» Мама с гордостью поглядывала на родственников. До меня начал доходить торжественный смысл древней молитвы, и я пожалел, что не очень-то задумывался над ним, когда разучивал ее слова. Я чувствовал, как на мои плечи ложится ответственность, а в душу приходит осознание принадлежности к древнему иудейскому племени. Еще вчера я был ребенком, сегодня я становился мужчиной. Я принимал эту ответственность, перед лицом своих близких и друзей я давал торжественную клятву до конца дней своих оставаться истинным евреем и свято блюсти заповеди Торы.
Последние фразы молитвы слетели с губ моих, и я оглядел собрание. Мама тихонько плакала, отец бесшумно сморкался в большой белый платок. Я сошел вниз — прямо в мамины объятия. Мне было очень неудобно, — ведь я уже стал мужчиной! — и я поторопился высвободиться из ее рук. Подошел отец, вручил маленький бумажный стаканчик и налил немного виски.
— Гарри! — укоризненно воскликнула мама.
— Тихо, мать, — весело проговорил он. — Наш мальчик стал мужчиной!
Я кивнул головой. Отец был прав.
— Лехаим! [3]— сказал папа.
— Лехаим! — ответил я.
Дом был полон людей. Карру пришлось запереть в спальне. Я пробирался через гостиную в отведенную для молодежи просторную кладовую, когда меня окликнул дядя Дэвид.
— Ты уже в.зрослый, Дэнни, — сказал дядя и повернулся к отцу: — Скоро он сможет помогать тебе в магазине, как мой Джоэль.
— Нет, лавка не для моего Дэнни, — твердо сказал отец. — Мой сын получит хорошую профессию. Он будет адвокатом или, может быть, доктором. А потом, если все будет хорошо, я открою для него контору.
Я удивленно посмотрел на отца. Он впервые заговорил при мне о моем будущем.
— Конечно, Гарри, конечно, — поспешил согласиться дядя. — Но ты знаешь, как дорожает сейчас жизнь, приходится крутиться как белка в колесе, чтобы свести концы с концами. И по-моему, нет ничего зазорного в том, если твой парень поможет тебе во время школьных каникул. А ты сможешь откладывать на его счет пять долларов в неделю, вместо того чтобы платить их твоему подручному. Все-таки пять долларов — это пять долларов, разве я не прав, Дэнни?
— Конечно, дядя. Я не собираюсь прохлаждаться, когда в магазине столько дел.
Папа быстро взглянул на меня, в его глазах была тревога.
— У нас еще будет время поговорить об этом, Дэнни, — медленно произнес он. — До каникул еще целый месяц. А сейчас беги к ребятам, они, наверное, тебя заждались.
Дядя одобрительно хлопнул меня по плечу и сунул в руку новенький блестящий доллар.
Но если у взрослых веселье было в разгаре, у нас царила полная скука: девочки сидели у одной стены, мальчики — у другой. Я подсел к Джоэлю — двоюродному брату.
— Привет, Джоэль, как проводите время?
— Нормально, Дэнни, — ответил Джоэль, не отводя глаз от противоположной стены. Проследив за его взглядом, я с неудовольствием заметил, что он уставился на Марджори Энн, сидящую рядом с Мириам. Они обе захихикали. Мы с братом встали и подошли к ним.
— Что же вас так рассмешило, мисс? Может, посмеемся вместе?
— Просто Мими рассказала одну потрясающую историю. А вообще-то скучно.
— Объявляю конкурс на лучшую игру! — хлопнул я в ладоши.
— Я победила — будем играть в телеграф! — тут же откликнулась Мардж. В эту игру мне хотелось играть меньше всего.
Все расселись полукругом на полу, скрестив по-турецки ноги. Джоэль вызвал на «телеграф» (узкий темный чулан) Мардж «вести переговоры». Я был уверен, что потом она пошлет за мной, и не ошибся: взъерошенный Джоэль вышел из чулана и кивнул мне головой. Мы встретились глазами с Мими, и я снова почувствовал, что краснею. Помедлив какое-то время перед дверью, я открыл ее и шагнул в темноту чулана.
— Я здесь, Дэнни, — тихонько позвала Мардж из дальнего угла.
— Зачем ты позвала меня? — задал я дурацкий вопрос.
— Я хотела узнать, действительно ли ты стал мужчиной? Иди сюда, не бойся, я не съем тебя, трусишка Дэнни.
Я обошел стоявшую посреди чулана плиту и храбро приблизился к Мардж. Здесь было посветлее из-за маленького окна.
— Зачем ты подглядывал за мной утром?
— Я… не подглядывал.
— Нет, подглядывал. Я сама видела тебя, да и Мими мне сказала.
— Что же ты не опустила шторы, если видела?
Она положила руки мне на плечи:
— А может быть, я и не хотела опускать? А может быть, мне было приятно, что ты на меня смотришь? Тебе понравилось то, что ты видел?
Мне нечего было сказать.
— Понравилось, — мягко рассмеялась она. — Я видела, что понравилось. Твой брат Джоэль назвал меня потрясающей, а ведь он не видел и половины того, что видел ты.
Она легко, но настойчиво притянула мою голову к себе. Я деревянно наклонился и почувствовал ее жаркое дыхание на своей щеке. Потом ее теплые мягкие губы прильнули к моим. Я закрыл глаза. Такого поцелуя я не испытывал еще ни разу в жизни. Он не был похож ни на мамин поцелуй, ни на поцелуй сестры…
Вдруг она отстранилась от меня и повелительно прошептала:
— Дай руку!
Я повиновался. Она прижала мою руку к своему телу.
Испугавшись, я отскочил. Она опять тихонько рассмеялась:
— Ты мне очень нравишься, Дэнни. — Поправила прическу и направилась к двери. Уже взявшись за дверную ручку, лукаво спросила: — Ну, кого тебе еще прислать, может, твою сестру?
Глава 3
В доме было странно тихо после ушедших гостей. Выпущенная на волю Карра терлась у моих ног. Отец с мамой отдыхали после уборки в гостиной.
— Дэнни, иди-ка сюда на минутку, — окликнул меня папа.
— Да, папа?
— Тебе понравился твой Бар Митцва?
— Еще бы! Большое спасибо, папа!
— Благодарить надо не меня, а нашу мать. Это она все так здорово устроила.
Я благодарно улыбнулся маме. Она обняла и посадила меня рядом с собой.
— Мой светлячок, — печально произнесла она. — Ты уже совсем стал большим. Как быстро пролетели эти тринадцать лет!
Отец вынул из кармана сигару и, задумчиво раскурив ее, заметил:
— Дэвид считает, что неплохо бы Дэнни последовать примеру своего брата и поработать летом в магазине.
— Гарри! — Мама даже привстала. — Ведь он же совсем ребенок!
— Только что ты говорила, что ему жениться пора, а работать он, оказывается, маленький. Сам-то ты что думаешь, сынок?
— Конечно, я помогу тебе в магазине, папа, — поспешно согласился я. — Особенно сейчас, когда дела идут не очень успешно…
— Ты прав, сын. Дела действительно неважнецкие. Но не настолько, чтобы я заставлял тебя заниматься чем-то, что тебе не по душе. Мы с матерью возлагаем на тебя большие надежды. Нам бы очень хотелось, чтобы ты поступил в колледж и стал доктором или адвокатом. Если ты застрянешь в магазине, как я, то все пойдет прахом. Мне бы не хотелось, чтобы ты повторил меня в этом.
Я посмотрел на него, потом на маму. Она глядела на меня грустно, на глазах у нее были слезы.
— Отец, не будем создавать проблемы там, где их нет. Лето я буду работать в магазине, а осенью пойду в школу.
Родители с гордостью переглянулись. Папа откашлялся и сказал:
— Хорошо, Дэнни, пусть будет так. А там посмотрим.
В спортзале стоял невообразимый шум. Мы отчаянно рубились в волейбол, а наши одноклассницы визжали от восторга, подбадривая то одну, то другую сторону. Краем глаза я видел, что мистер Готкинс — тренер сборной школы по футболу — присматривается ко мне. Хотелось выглядеть получше, и тут ко мне пришел хороший пас, я высоко прыгнул и точно пробил. Из четырнадцати очков нашей команда — восемь были мои. Тренер зафиксировал мой удачный удар. Мы вели уже со счетом четырнадцать — двенадцать, но потом потеряли два очка в совершенно безобидной ситуации. Я охрип, требуя паса, но Сэм Паркинс отдавал мяч только Полу, тот же постоянно мазал. При счете пятнадцать — четырнадцать в пользу противника я подскочил к Сэму и пообещал пересчитать ему ребра. Тут же вмешался Пол, которого я ненавидел и боялся с того памятного дня, когда он столкнул меня в яму. Спустя мгновение мы покатились по волейбольной площадке, беспорядочно колотя друг друга. Вдруг мощная рука оторвала меня от врага и поставила на ноги.
— Это что еще за побоище? — раздался бас мистера Готкинса. — Марш по углам!
Но едва он отвернулся, как мы вновь сцепились как два петуха.
— Брэк! — властно скомандовал Готкинс. — Завязывайте, я кому сказал. — Мы с Полом замерли друг против друга, тяжело дыша. — Так вы, значит, хотите драться? — продолжил тренер, и в его глазах появился странный блеск. — Хорошо, хотите драться — деритесь, но только — по правилам. Джек, принеси-ка перчатки, — бросил он через плечо помощнику.
Младший учитель физкультуры недоуменно пожал плечами, принес две пары настоящих боксерских перчаток.
— Надевайте! — приказал Готкинс. — А вы, там, закройте дверь, чтобы кто ненароком не зашел.
У меня как-то сразу пропал весь боевой задор, но, видя, как Пол с кривой ухмылкой натягивает перчатки, я последовал его примеру. Одноклассники окружили нас плотным кольцом. Перчатки на моих руках походили на два кочана капусты, раньше мне никогда не приходилось надевать их.
— Готовы, петухи? — услышал я голос Готкинса. — Бокс!
Я уже остыл и не жаждал крови Пола.
— Но это глупо, мистер Готкинс, — начал было я.
Но он не дал мне договорить.
— Что, Фишер, наложил в штаны? — загоготал тренер.
— Нет, но…
— Тогда сходитесь. Если кто окажется на земле, бой прекращается. Лежачего не бить. Понятно?
Мы молча кивнули. Повторная команда «Бокс!» кинула нас друг к другу. Я поднял руки к лицу, закрываясь, как настоящие боксеры в кино. Некоторое время мы осторожно кружили, не подходя ближе чем на вытянутую руку.
— Кто-то хотел драться, или мне показалось? — насмешливо произнес Готкинс. Девчонки противно захихикали.
Вдруг у меня посыпались искры из глаз. Потом я почувствовал резкую боль, когда Пол с размаху саданул меня в ухо. После удара в челюсть я упал, но тут же вскочил на ноги и тряхнул головой, чтобы избавиться от шума в ушах. Ребята бешено орали, большинство из них были за Пола. Он танцевал передо мной, скаля зубы. Меня разобрала злость, когда я увидел, как Готкинс поощрительно хлопнул его по плечу и подтолкнул ко мне. Пол бросился и начал молотить меня, однако большая часть его ударов приходилась на перчатки, которыми я прикрывался. Как ни странно, дыхание мое успокоилось, шум в ушах прошел.
— Брэк! — растащил нас Готкинс. — Бокс!
Пол приближался ко мне с самодовольной улыбкой. Вот он опустил руки и бросился. Я сделал шаг в сторону, и он пронесся мимо. Оказывается, все это не так уж и трудно, улыбнулся я про себя, просто нужно не терять головы. Противник резко развернулся и снова бросился. Но теперь я готов был встретить его. Вот он слишком высоко поднимает перчатки, вот я перемещаю тяжесть тела с правой ноги на левую, делаю, шаг навстречу, вот мой правый кулак метит прямо в его незащищенный живот. Пол недоумевающе взглянул на меня, руки его опустились, и он согнулся пополам. Я сделал шаг назад и вопросительно посмотрел на тренера. Тот грубо подтолкнул меня к задыхающемуся однокласснику. Двумя ударами снизу я заставил его принять вертикальное положение, взгляд у него поплыл. Размахнувшись, я врезал ему в челюсть, и он растянулся на полу.
В зале наступила мертвая тишина. Готкинс перевернул Пола на спину и похлопал по щекам. Потом он многозначительно посмотрел на своего помощника: «Нашатырь, Джек! Быстро!» Тот помчался в тренерскую комнату и через несколько секунд вернулся. Готкинс водил открытым пузырьком под носом Пола и приговаривал: «Ну, малыш, очнись же, очнись…» По лицу его текли крупные капли пота.
— Может, вызвать доктора? — неуверенно предложил помощник, но Готкинс шепотом (слышал только я один) сказал:
— Не вздумай, если тебе дорога эта работа!
— Но парень может умереть!
Тут лицо Пола порозовело, он слабо шевельнул ресницами, вздохнул несколько раз и попытался встать, но Готкинс удержал:
— Полежи еще, малыш. Через минуту все будет в порядке. А вы, ребята, — обратился он к моим одноклассникам, — чтоб держали язык за зубами! Я ясно вам сказал?
Все утвердительно закивали головами.
— Фишер, пойдем со мной, — бросил мне тренер, поднимая Пола на руки.
В раздевалке для учителей Готкинс уложил Пола на кушетку, опрыскал водой из графина и, когда тот осмысленно огляделся вокруг, спросил:
— Как дела, боец?
— Меня как будто мул лягнул… — криво усмехнулся Пол.
Готкинс с облегчением рассмеялся. Потом он поднял глаза на меня, и улыбка мигом слетела с его губ.
— Что ж ты, парень, не сказал мне, что умеешь боксировать? Ты ведь меня чуть под монастырь не подвел!
— Я впервые сегодня перчатки надел, мистер Готкинс!
— Да? — с недоверием произнес он. — Ну ладно, ребята, забудем все это. Зато вы теперь знаете, что такое бокс. Ну, живо в зал!
Когда мы с Полом выходили из раздевалки, я заметил, что Готкинс достал что-то из шкафа и, стоя спиной к двери, поднес ко рту, запрокинув голову. Мимо нас пробежал младший физкультурник:
— Не убирай, дай и мне, — услышал я через тонкую дверь. — Нет, и врагу бы не пожелал пережить подобное…
— Этот Фишер, — хрипло произнес Готкинс, — прирожденный боксер. Ты видел, как он его уложил?
Я повернулся и пошел в зал. Рядом со мной брел Пол.
